Гимн суеверному солнцу.

1.

Огарок свечи оплыл застывшим воском в ладонях дерева. И в предрассветном мире, где еще властвует тишина ночного тумана, полились звуки песни, песни без слов. Тревожащей душу и заставляющей вспомнить тепло костра, руку друга, взгляд любимой. Помять мира в котором нельзя родиться. На востоке небо прочертили первые солнечные лучи и осветили поляну у расщепленной сосны, упали на лица людей стоящих в кругу. Взявшись за руки они пели и не слышали дыхание утра. И привлеченные древним зовом песни молчали в верхушках деревьев птицы. А на дальнем конце поляны из-за выжженных солнцем зарослей дикой травы, настороженно следила за людьми пугливая лисица.

А песня крепла криком буревестника, дыханием далекого фьорда, скрипом весел в уключинах драккара, шматом жаренного мяса и позабытым именем бога. Чтобы, словно обломившись на середине, оборваться оставив чувство щемящей тоски по миру которого нет.

Лиса обернулась и исчезла в лесу. А люди словно очнувшись отпустили руки, стали оглядываться. Кто-то нагнулся и помассировал ногу, другой пошел разжигать костер. А когда солнце уже вовсю торжествовало на полдне, они обжигаясь пили дымящийся чай, с немного зачерствевшими овсяными печеньями. А еще через час уже шли по лесной дороге, груженые большими походными рюкзаками, отмахиваясь от комаров и мошки, так и норовящей попасть в лицо.

Под вечер, когда томно красные лучи уставшего солнца падали в комнату сквозь пыльные стекла, наполняя ее душную тишину полетом мухи. В квартире коротко тренькнул звонок телефона. Омен медленно снял трубку и щурясь закату в окнах соседнего дома спросил вечное:

- Алло?

- Здравствуй, - это была она, его мучитель и сообщник. Одержимая сумасшедшими идеями, прописывать которые приходилось ему.

- Привет. Как все прошло? - спросил просто так, заранее зная ответ.

- Слушай, это было здорово! Все просто в шоке! Настоящее чудо! Зря тебя не было.

- Ты же знаешь. Как я все это не люблю, - ее восторги уже не вдохновляли его как раньше. Его вообще теперь мало что вдохновляло. - Это просто игра ради которой не стоит переться к черту на рога.

Она хмыкнула, как всегда делала ловя его на непоследовательности:

- Про походы ты так не говоришь.

- Про походы ради похода. Да! А не ради того чтобы совершить бессмысленный ритуал в какой-нибудь пещере.

- Ты так говоришь потому что ни разу не участвовал, - миролюбиво попрекнула она.

- И поверь мне не собираюсь! Я называю это фантастикой…

- А я магией!

- Знаешь, давай мы не будем с тобой спорить, - он приметил как по стене спускается увлеченный паук, и привстав сбил его резким щелчком. - Ты ведь не просто так позвонила?

- Нет, - ее голос вдруг как-то внезапно сел. - Я тут написала одну вещицу и думала тебе ее дать посмотреть…

- Ну-ка, ну-ка, - он наконец заинтересовался. - Давай. Почитаю. Только из меня критик как из макаки балерина.

- Ты хотел сказать как из меня писатель? Завтра в клубе отдам. Только ты не тяни, хорошо? А то я тебя знаю.

- Ладно не буду.

- Ну тогда до завтра, - трубка забулькала гудками.

Хлопнувшая дверь отрезала его от прокуренной духоты клуба. Он пару раз глубоко вздохнул, чтобы легкие прочистились от запаха прокисшего пива. Потом миновал тенистый дворик и вышел на набережную. Почему-то всегда в самый разгар веселья, ему вдруг нестерпимо хотелось уйти, до тошноты, до дрожи в коленях. И он уходил, бросая веселящихся друзей и мимолетных подруг. Чтобы уже через несколько минут жалеть об этом, но все равно не возвращаться.

Набережная канала вывела его, горбатыми мостиками, к Неве. Река как всегда безразличная к людским тяготам, величаво несла свои воды, катерки и людей в них к ведомой лишь ей одной цели.

Он перешел на Васильевскую сторону, и только тут осознал что сжимает в руках какую-то распечатку. Линино произведение. Словно смутившись засунул бумажку в карман.

- Привет Омен, - как много все-таки значит имя, даже то что ты когда-то выбирал себе сам. Оно заставляет осознать себя, пробуждает память.

- Привет…, - но человек уже уходил. Омен увидел только удаляющуюся сутулую спину, обтянутую в красную клетчатую рубаху. И все же он узнал этого парня. Они частенько пересекались на разных мероприятиях, может он был ролевиком, может хиппи, или просто любителем этно - музыки. Они не были представлены, а сам Омен никогда не напрашивался на знакомства.

Это был странный тип. Все странные. Лина когда-то говорила что он ненавидит новый год, называя его праздником убийства деревьев. Лина знала практически все про всех. Она рассказывала что каждый год первого января он едет в лес и сажает там ель. Своеобразное искупление грехов людей перед природой. Омен тогда еще подумал, что если что-нибудь случиться и он не посадит свою ель, то наступит конец света. Природа взбунтуется, деревья пробьют асфальт городов, подземку завьет плющ, а в руинах серых стен из обломков и кусков ветоши будут вить гнезда птицы. Люди и все их творения уйдут в лету. И никто не знает что только стараниями этого сутулого паренька еще и живо человечество. А что если он заболеет, попадет под машину, загремит в армию? Интересно, а сам он верит в это? Все может быть…

Ноги сами вывели его, давно знакомой дорогой, сквозь дворики колодцы, через шумный Большой и пыльную Наличную к заливу. Омен любил море, на его берегу он всегда чувствовал себя дома. Чайки кричали ему о рыбе и полете, волны шептали о лучших берегах. И даже люди были здесь другими, чуть ближе, чуть добрее, чуть понятнее.

Сегодня на пляже было не много гуляющих. Омен без труда нашел безлюдное место, сел на камень у самой воды. Солнце было еще высоко и его лучи мириадами бликов пробивали прибрежную волну, освещая взгляду каменистое дно, покрытое клочками томно зеленых водорослей. Самое удобное время и место для чтения. Распечатка полыхнула белизной бумаги и он утонул в горячке чужих строк. Как и все девчонки Лина писала про любовь. Даже такая умная и начитанная девочка не могла уберечься этой темы. Какая-то Настя неживая и схематично прописанная внезапно влюбилась в своего давнего друга, который видит ее как угодно, но только не как женщину. Дальше шли сопли, слюни, ахи и охи. Ближе к концу несчастная Настя тронулась умом, и в надежде вызвать ревность любимого начала спать со всеми подряд. Тем самым провоцируя окончательную ссору. По ходу дела бедняжку, во снах, подзуживал и подначивал какой-то зеленый тип с манерами извращенца, потливыми руками и бегающими глазками.

Зная Лину трудно было ожидать, чтобы она отдала кому-нибудь подобную чепуху без определенной цели. А значит было здесь что-то еще, что-то важное, что Омен высокомерно не углядел за ровными рядами строчек.

- Что читаешь, снусмумрик? - послышался знакомый голос. Юноша обернулся и встретил смеющийся взгляд брата. Братик был старше на 11 лет, служил в Афгане воевал в первую Чеченскую. Сейчас он жил в одной из белых бетонных коробок, как раз напротив залива, с женой и маленьким сыном.

- Да так, ничего особенного, - Омен сунул распечатку в карман. - Как твои дела?

- А. Ничего хорошего, - брат присел на корточки, достал сигарету, помял ее в руках. - У нас банк грабанули вчера. Петровский - знаешь? Миллион баксов тю-тю, а грабителей и духа нет.

- Смылись? - понимающе кивнул Омен. Братик работал следователем, хорошим следователем. Ему доверяли важные дела.

- Да нет, в том то и дело. Не было их. Вообще, - брат смял сигарету и табак просыпался на мокрые от брызг камни. - Вечером закрыли. Ночью было тихо. Утром открыли - денег нет.

- А… В общем не заморачивайся. У тебя-то как дела? Все еще пишешь своим сатанистам?

- Они не сатанисты, а оккультисты, - почему-то обиделся Омен за своих друзей. - Ну пишу?

- И что получается?

- Говорят получается, - Омену не понравились профессиональные искорки в обычно веселых глазах брата. - Последний раз это была рапсодия Одина.

- Один?

- Бог такой скандинавский…

- Бог значит, - брат встал. - Ладно снусмумрик, пиши. А я пойду к своим ограбленным, - и уже уходя кинул. - Напиши им что-нибудь про солнце. Оно стоит дюжины богов.

Солнце. Что можно написать про солнце? Солнце - теплые руки матери, закат в волосах любимой, холод космоса, духота пустынь. Амон Ра. Колесница Гелиоса. У Лины солнечное лицо, когда она улыбается. Задал братик задачку: написать о солнце, значит написать о мире и всех людях. Но почему именно о нем? Поклонение солнцу, это как страх перед черной кошкой: суеверие. Суеверное солнце. А ведь хорошо, черт возьми! Нужно только написать. Только написать…

По дороге в рассвет уходил человек. Уходил в бесконечность, возвращался и снова уходил. Ходил по кругу, садился в мокрую от росы траву, не жалея модных джинсов. Снова вставал и пытался вновь. Подходить к любому делу как к врагу, которого сначала надо изучить, а потом победить, Омен не знал откуда это взялось, но иначе он не умел.

Познать солнце, звезду, дарителя жизни, наконец просто друга это было видимо выше человеческих сил. Порой ему просто хотелось бросить все и уйти куда-нибудь подальше. В мир где люди не заморачиваются всяким бредом, а просто живут: учатся, работают, влюбляются… А чем занимается он? Пытается познать звезду, на расстоянии… Черт! Никогда не был силен в астрономии. Маразм.

Тишина утра напомнила о себе стрекотом кузнечика. Откуда-то со стороны города понесло запахом разогретого асфальта и утреннего автобуса. Время кончилось. Совсем.

2.

Разведчики вернулись только под вечер. В заляпанной форме, наскоро перебинтованные, окровавленные. Зато все.

- Чего так долго? - Бритый недовольно оторвался от карт. В комнате было душно и накурено.

- Это из-за нее, - Нема ткнул в девчонку, которую Бритый сразу не заметил. - Я ее решил с собой прихватить, а чичи палить начали. Ссуки… Тохе вон чуть пол башки не оторвало…

- Что там у них? - Бритый внимательно разглядывал пленницу. Чумазая, но симпатичная мордашка. Заляпанное, порванное в нескольких местах платьице. Лет двенадцать, тринадцать. Девчонка мелко дрожала.

- Броня там и вертушка, - Нема жадно приник к бутылке, пил крупными глотками, словно не спирт, а воду. - А еще черножопого кто-то подстрелил. Я его хотел сюда притащить. Да тяжелый, сука, там его оставили. Вот бирки сняли, жральник…

- Джон Смит, - медленно прочел Бритый. - А дальше что за хрень?

- Рядовой армий США, - Нема сплюнул. - Был. Че с этой делать будем?

- Слабая. По разу не выдержит… Чича?

- Не наша.

- Ладно. Давай ее сюда… … Да не кричи ты, дура. А то язык отрежу…

Карту расстелили тут же.

- Значит так, - Нема помассировал лоб. - Вертушку они сюда загнали, - палец ткнул в крайний дом. - А броню сюда. С воздуха хрен и разглядишь.

- Еще? - Бритый жевал трофейную американскую жвачку.

- Из этого дома по нам из пулемета строчили… А где-то тут бабы визжали…

- Негусто, ну и черт с ним. Под вечер пойдем…

Бритый нагнулся над столом, посмотрел захваченные карты. Хорошие карты меркаторовские, у наших и в штабе такие не вдруг есть. Все укромины подмечены, все минные поля.

- Давай своего бея, - позвал он Нема. - Допросим и уходить надо, пока броня не вернулась.

Бей оказался низеньким чеченцем. С коротенькой, аккуратной бородкой. Он старался держаться с достоинством.

- Зачем стрелял? У нас с русскими договор. Ваш Иса лжи не прощает, в Ад попадете, - с ходу затарабанил он. - Ваш командир вас накажет.

Нема громко и зло захохотал. Чеченец побледнел, заозирался.

- Так. Вопросы здесь задаю я. А ты заткнись! - Бритый покосился на товарища и дождавшись тишины продолжил. - Говори что здесь делали наемники и куда ушла броня. Давай быстро.

- Я ничего вам говорить не буду, - нахохлился чечен.

- Слушай, а может ему глаза выколоть, - предложил Нема. - Или яйца отрезать, как они нашим ребятам резали?

- Давай, - Бритый повернулся. - Решит что сказать, зови. А я тут рядом погуляю.

До границы с Россией добрались в четыре дня. Никто их не преследовал, но своих то же не встретили ни разу. Порой попадались спешно кинутые машины, амуниция. Как будто войска внезапно взяли и ушли, оставляя эту землю чеченцам навсегда.

Границу никто не охранял. Брошенные блок посты километры колючей проволоки все осталось на месте. А вот люди словно испарились.

Там на рубеже Ставропольского края Бритый простился со своим взводом. Тридцать девять человек что когда-то спаслись из чеченского окружения, теперь вернулись домой. Расставались весело, обещали писать, как доберутся. А дальше шли по одиночке. И никто не мог сказать наверняка чем их встретит родина: военным трибуналом или лаврами героев.

На этот раз Бритый выбрал крайний дом. После того как неделю назад он едва сумел выбраться из Буденовска, ему пришлось научиться осторожности. С уходом войск и основной массы жителей, оставшиеся обитатели края были склонны сперва стрелять, а уже потом разбираться. Оружие, как в прошлый раз, Бритый прятать не стал. Просто запихнул автомат под куртку, чтобы не было видно и пошел.

Это был маленький покосившийся домик, с массивной верандой. Огороженный невысоким деревянным заборчиком. По верху которого была густо намотана колючая проволока. Многие доски прогнили и висели лишь на заржавевших и погнутых гвоздях. Всюду здесь пахло упадком, даже на огороде густо поросшем сорняком, пополам с молодой крапивой. И все же тут жили люди. Об этом свидетельствовала и колючая проволока и неумело прикопанные мины у самой ограды.

Бритый встал на открытом месте, перед калиткой, так чтобы из дома видели его пустые руки.

- Здесь живые есть? - крикнул негромко, чтобы не слышали в поселке дальше.

- А чего надо? - на крыльцо вразвалочку вышел парень - высокий увалень. Почему-то особенно хорошо Бритому запомнились его руки: белые, холеные еще по детски пухловатые. Слишком нежные для жизни в деревне.

- Мне нужна еда, карта и машина, - он уже знал что спрашивать что здесь случилось все равно бессмысленно.

- Машины есть на военной базе, это километров двадцать на север, - парень лениво прислонился к косяку. - А если ты хочешь еду, тогда плати.

- Десять.

- Давай.

Бритый достал запасную обойму, отщелкал десять патронов…

На базу он не пошел, отпугнула растяжка у ворот. А значит там оставались военные, или такие же дезертиры как он. На вряд ли они станут с кем-нибудь делиться транспортом. К тому же главные дороги наверняка заминированы…

Теперь он понял это везде. Это как моровая чума. И никто не знал что произошло, никто не помнил и не хотел вспоминать. Брошенные города, разрушенные дома… Всего этого просто не могло случиться за три неполных месяца. Но теперь он сомневался даже в себе…

Это была обычная придорожная закусочная, каких много было по сторонам шоссе. Запущенная, с каким-то нелепым названием, вроде: "Гамбургеры от Виталика". Виталик - тощий доходяга приветствовал его за стойкой.

- Мне нужна еда и комната на ночь, - Бритый вывалил на стойку кучку патронов.

Хозяин презрительно выпятил губу:

- Здесь это не в ходу. Деньги у тебя есть?

- Какие деньги? - Бритый начал злиться. - Ты чего с дуба рухнул? Где я тебе их достану?

- Не мое дело, - Виталик отодвинул в сторону патроны. - Я принимаю только деньги. Сходи поищи в городе, это в паре километров дальше по шоссе.

- Да пошел ты придурок, - Бритый ссыпал патроны обратно в рюкзак и вышел на улицу. Здесь, в центре страны, ему все чаще попадались такие двинутые. Они требовали денег, когда любой мог насобирать их пачками в каждом кинутом доме.

- Эй, мужик! Там есть что хорошее? - окликнули его со стоянки.

- Там было два придурка, а теперь остался только один, - Бритый повернулся на голос, позади стоял парень длинноволосый, в широкой гавайской рубахе и драных выцветших джинсах. Хиппи, слово пришло из глубин памяти и пропало. Парень только что вылез из шикарного Феррари, которое стояло тут же.

- Значит я туда не пойду, - решил он. - Мужик тебя подбросить?

- Давай, - согласился Бритый. - Мне в Питер.

- В Питер, так в Питер, - хиппи распахнул дверцу. - Мне все равно. Говно оно везде воняет и здесь, и в Питере, и даже в Америке.

- Хорошая машина, - Бритый закинул рюкзак на заднее сиденье.

- Это точно. Настоящая девочка. Я с ней нежен как с девственницей. Кормлю девяносто восьмым. Раньше он по двенадцать литр стоил, а теперь везде заливаю бесплатно, - машина вырулила на шоссе. - Сейчас я тебе покажу на что она способна. Двести сорок и плевать на все. Кайф!

- Так ты помнишь что было раньше? - дорога плавно стелилась под брюхо автомобиля.

- Раньше был отстой, - постановил хиппи. - Я таскался стопом, курил полное дерьмо… Зато теперь у меня своя тачка, а…

- Ты знаешь что случилось? - прервал Бритый.

- Наверно была война, - хиппи неуверенно пожал плечами. - Некоторые думают что была. Говорят падали бомбы. Но я тебе скажу - это все лажа. Во всем виноваты пришельцы. Они нас поработили и контролируют через вот это…, -он постучал себя по голове.

- Ты спятил.

- Не-ет! Это ты спятил. Они умеют дурить людям мозги и те живут как во сне. Забывают что помнили. Некоторые раньше, некоторые позже, - хиппи говорил все больше распаляясь. - Вот ты. Ты думаешь что все помнишь. На самом деле это не так. Все это ложная память. Просто твое сознание еще сопротивляется пришельцам.

- Но есть одно средство, - он въехали в город. Брошенные дома косились на машину разбитыми окнами. В некоторых местах дорогу преграждали обгорелые остовы автомобилей и приходилось притормаживать. - Оно называется кокаин. Прочищает мозги, восстанавливает память. У меня его много, поэтому я все помню…

С хиппи Бритый расстался на следующий день.

- Дальше я не поеду. Там Москва, красивый конечно кратер. Но радиация такая что по ночам светло.

- Спасибо.

- Не за что, - хиппи захлопнул дверцу. - Обходи город стороной и берегись пришельцев они могут быть где угодно…

У Твери он поймал поезд. Состав из двух вагонов: локомотива, что толкают поезда на станциях и пустой платформы.

Бритый просто помахал и поезд остановился.

- Я людям доверяю, - объяснял машинист - усатый мужик в футболке "Найк" и грязных камуфляжных штанах. - Раз махает, думаю надо подбросить.

- Мне до Питера, - уточнил Бритый.

- Отстойный городишко, после войны там мало что осталось, - усатый чиркнул зажигалкой и по кабине пополз удушливый запашок "Беламора". - До Питера я не поеду. Подкину до Бологое. Всяко ближе.

- Хорошо.

- Из далека? - машинист курил внимательно изучая пассажира.

- Из Чечни.

- Знатно. Домой наверное не терпится?

- Точно, - Бритый согласно кивнул, он вдруг заметил что усатый сосредоточенно смотрит на автомат.

- Оружие ты лучше мне отдай, я спрячу. В город с оружием не пускают. И то правильно: начнет какой псих стрелять, что тогда будет?

С автоматом Бритому расставаться не хотелось. Ведь это была единственная вещь, на которую можно было положиться в непоправимо исковерканном мире.

- А что там в Бологом? - ушел он от вопроса.

- Столица там, - усатый покачал головой, каким-то своим мыслям, но про оружие больше не спрашивал. - От Москвы, сам видел, воронка осталась. А Питер твой вообще с землей сровняли. А вот Бологое не бомбили совсем. Сначала просто люди приезжали, а потом появились военные. Теперь там большой город.

Дальше ехали молча…

3.

Залив не изменился, да он и не мог измениться. Над искалеченным миром по прежнему вставало солнце, дул ветер, огонь обжигал. И по прежнему шумел на берегу прибой и волны пели о лучших днях, когда они ласкали камни пляжа, а не черную подушку из застывшего асфальта.

Вот и все дальше дороги не было. Бритый присел на корточки. Горький ветер обжигал лицо предчувствием осенних дождей. Питерское небо хмурилось седыми облаками. Позади лежала больная страна, дальше умирающая Европа еще посылающая в эфир бессмысленные передачи. А еще дальше за громадой океана, теперь уже, белое пятно Америки. Кто знает откроют ли ее вновь?

Вот он и дошел до края мира. Зачем? Почему он так уверен что тут был его дом? Да и нет уже здесь домов: две, три чудом уцелевшие развалины в которых ютиться нынешнее правительство города.

- Здравствуй Омен. Я знала что ты все же придешь, - рядом с ним присела женщина. И было что-то притягательно знакомое и в ее голосе, и в когда-то светлых густых волосах, и в точеной фигурке, и в устремленном куда-то вдаль взгляде. - Видишь, здесь все изменилось. Мы, мир. А когда-то ты не верил что такое может быть.

- Меня зовут…, - Бритый напрягся вспоминая, и не мог вспомнить. - Как ты сказала?

- Омен, - женщина повернулась. - Это твое имя. Сейчас ты не помнишь, но я помню. А еще ты когда-то говорил, что даже если мир перевернется, ты вспомнишь мое имя. Мир перевернулся.

Какие у нее волосы… "В твоих волосах искупался закат…". Строчки появились и тут же исчезли. Крик под крылом улетающей чайки. Музыка цвета памяти. Один в мире. Один. Один. Боги, боги… Клаксон вечерней машины… Усталое солнце, сквозь стекло. Настойчивые звонки телефона:

- Алло? - вечное и в трубку.

- Привет это я.

- Здравствуй солнышко.

Солнце вечное. Солнце злое. Лучи режут глаза. Дорога уводящая в рассвет. Суеверное солнце… Память это бездна, которая падает на тебя. Проволока, стены. Километры стен… "Родина тебя не забудет солдат…". Хари старослужащих:

- Ну тебя и выбрили, козлина… Бритым будешь…

Назад, назад… Брат у самой воды:

- Как дела, снусмумрик?

- Как всегда, братик.

- Ты тут не меня ищешь?

- Нет имена.

- Тогда тебе еще дальше. Спеши.

Дальше. Лучи дробятся бликами в воде залива. Кто-то на берегу, пишет. Как туда вставить этот чертов драккар? Ты сможешь. Сможешь. Смог. Скажи где имена?. Дальше. Дальше. Дальше… Бездна, значит без дна.

Омен открыл глаза, женщина настороженно ждала ответа.

- Лина? - ее лицо расцвело той солнечной улыбкой, которую он уже успел забыть. А потом они жадно целовались, и спешили сказать друг другу то что боялись сказать раньше.

Кровавые блики метнулись по воде, упали на лица. На том берегу вспухал грибок атомного взрыва.

- Красиво правда! - Лина прижалась к нему всем телом, ее глаза возбужденно сверкали.

- Зачем они это делают?

- Хотят привлечь внимание наших космонавтов на станции "Мир", - женщина пожала плечами. - Думают это может что-то исправить.

- Вот придурки, - они замолчали.

А сквозь прорехи в убегающих облаках на город и залив падали одинокие солнечные лучи. И стоит всего лишь подуть ветру, как тучи разойдутся, открывая землю ищущим взглядам суеверного солнца.

Салим/ 27.01.01. СПб