Я пишу зарисовку. Красивые слова, красивое начало, но люди так не говорят. А нам ведь нужна жизненная правда, нам нужен реализм. А я наверно не умею реализм. Вниз и вниз стекает эскалатор медленно и тягуче как жевательная резинка, ступень за ступенью. Я не люблю метро и оно отвечает мне взаимностью. А вообще пишущий человек здесь нонсенс. Одни читают конспекты, другие газеты, к ним привыкли, как никак самая читающая страна в мире. А вот к тем кто пишет, нет. Идет человек с раскрытой тетрадью и ручкой. На совсем еще чистом листе пара строк. Живое трепыхающееся произведение стекает чернилами с тетрадного листа. Кощунство, но они смотрят на него. Заглядывают через плечо в вагоне: “Смотрите! Смотрите! Он пишет!?”. И я на их месте тоже наверное смотрел бы. А сейчас это именно кощунство. Таинство творчества беспардонно нарушается прямыми, зачастую откровенно наглыми взглядами. Я не люблю метро. Здесь много думаешь. Если тебе не нравятся пассажиры ты закрываешь глаза, но от мыслей так легко не спрятаться. И они лезут розовые склизкие и каждая норовит покрасоваться передо мною, растолкав собратьев розовыми студенистыми боками. Как черви. Люди это тоже черви. Зарываются в землю, огораживаются стенами, запираются дверьми и говорят о свободе. Свобода слова - надо же изобрести такое извращение. Метро это большое подземелье. Правильно, ведь вместе веселее! Жуткая, студенистая копошащаяся каша. Противно… Черви… А червей надо давить. Это не я, а гуру Валенок своим птенцам говорил. Его одна моя подруга придумала. Лиса. Она себя сама так назвала. То ли она хочет быть лисой, то ли была ей в прошлой жизни, но эта кличка ей безумно идет. А вообще она умная девочка, еще в школе учится, а знает больше меня, стыдно сказать студента третьекурсника. По моему она в меня влюбилась, я почему-то умудряюсь девчонкам нравиться. Уже не знаю что их так притягивает. Может я любовью как-то по особому занимаюсь. В общем не знаю, а они молчат и улыбаются. Лиса мне тоже нравится. Не уверен что я ее люблю, но наверно привязался чтоли, привык. Одна моя знакомая сказала что я ни любить, ни ненавидеть не умею. Она правда потом тоже в меня втюрилась, у баб это дело не долгое, да и у некоторых парней тоже. Я ей как-то долго не звонил, а как объявился она спросила: “Ты еще жив?”. Я “нет”ответил, а она трубку бросила. Вот так всегда, то смех, то слезы. Верно отец говорил: “От них проблем больше чем пользы”… Как же я не люблю метро. Пока едешь всю жизнь вспомнишь. Говорят так только перед смертью бывает. Это правильно, значит метро это маленькая смерть. Транзитка через царство Аида: “Не беспокойтесь господа, Стикс пущен в новое русло. Все абсолютно безопасно. Обратите внимание: слева человек, справа человек…”. Жвачка эскалатора втягивается на верх, словно возвращающийся назад язык гигантской ящерицы. А на верху осени все не терпится стать зимой. Она кашляет снегом, сморкается дождями, но ни люди, ни непокорная трава не хотят ей верить. Деревья сдались первыми осыпавшись листьями, и люди понемногу сдаются, наряжаясь в пуховики и шапки, а трава по-прежнему нагло зеленая смотрит из под снега гордо и победно. Снег сдается ей и жалко тает. А взбешенная осень беснуется ветрами и ничего не может поделать. Я иду и напеваю популярную песенку: “…Горький ветер, глотнешь ты с жадностью, Умирая на алтаре…”. Как здорово все-таки М. Подбирает слова, я так не умею. Горький ветер – целая гамма образов и чувств в одной фразе. М. Обязательно стала бы известной если бы играла что-нибудь более популярное. Это я конечно соврал, что она популярная. Сам себе вру и раскаиваюсь тоже себе. Это осень. Когда врешь это нормально. Когда раскаиваешься – нет. Я студент, и неудачный писатель и вдобавок ненормальный. Опасное сочетание рождающее больные теории. Неправду говорят, что время Раскольниковых прошло, что студенты теперь не создают теорий. Я создаю. Больные теории – в них осень виновата и метро. Я конечно старушек, чтобы проблему разрешить, не убиваю, но теория у меня ничуть не хуже Раскольниковской. Сначала она была большая и очень заумная, я ее даже осмыслить до конца не мог. Но теперь ужал, емкой сделал, красивой. Как нагорная проповедь. Долго резал, строгал, сдувал шелуху. И в результате получил три слова. Это уже потом, я узнал что Хайнлайн задолго до меня все придумал. Но я то сам все придумал отдельно! Ты есть Бог. Вот и все. Попробуйте, очень помогает жить, особенно когда все погано. Осень вредная штука, а вкупе с метро по 74 минуты каждый день, это далеко не самое худшее, что может прийти в голову. “Если что-то существует, значит оно мне надо”: так утверждает моя теория. Интересно зачем мне понадобилось метро? Как вырезать из моей вселенной эту никчемную штуку? А ведь ответ то элементарный – ездить на транспорте, но я не ищу простых решений. Per aspera ad astra. И вот я снова в норах червей. И они жмутся ко мне, гудят сотнями голосов. Из этого вечного гудения визгливо выделяется: “Сами мы ни мистные. Бижинцы. Находимся на вашей территории симдисят симий. Подайти! Христа ради!” Хоть бы историю что ли сменили, а то за пять лет только количество “семий” и прибавилось, плодятся на подаяниях. Нищие тоже черви, только чуть более грязные и противные чем остальные. Как это ужасно чувствовать себя единственным человеком во вселенной червей… Как хорошо когда тягучий эскалатор вывозит из царства трупов к солнечному свету. Где заранее затянув небо караулит меня безумная Осень. 24.11.00. СПб. |